ГОРОД НАЗАРЕТ, ДЕНЬ
БЛАГОВЕЩЕНИЯ
Если мы придаем хоть какое-то значение
двухтысячелетней цифре, то уместно вспомнить о
ней как раз сегодня: две тысячи лет назад, за
девять месяцев до Рождества Спасителя (если
считать по принятой дате ) в Назарете произошло
еже от века таинства явление - Благовещение
Пресвятыя Богородицы и Приснодевы Марии
Должен сознаться, что в суете своей командировки
в Святую Землю я никак специально не готовился к
сегодняшнему дню, но - как оно всегда бывает если
тому следует быть - вчера, в четверг, 6 апреля (н. ст.),
около пяти часов вечера я оказался в машине,
идущей в сторону Назарета. От Зихрон-Яакова, где я
веду занятия в учебном центре системы
энергоснабжения, до Назарета около 50 км.
Оказалось, что там живет один из студентов,
который и взялся меня подвезти по дороге домой:
рабочая неделя здесь кончается в четверг, а
начинается, соответственно, в воскресение.
Оказалось также, что он склоняется (не вполне
уверенно, правда) к индуизму в современной
раскраске, который в Америке сбывают в розницу
под торговой маркой "Трансцендентной
медитации"; по этому поводу у нас с ним вышел
вполне дружественный, но весьма напряженный
разговор во всю дорогу длиной, о диалектике
внешнего и внутреннего в религиозной жизни
человеческой души. Напряженность разговора
многократно усиливалась болезненным ревом его
видавшего виды "Вольво", столь же
болезненным ревом радио, равно как и болезненным
состоянием моей головы после 80 часов техучебы по
пожарной сигнализации. Так что когда наконец
незадачливый "медитатор", простившись со
мной, поехал дальше в свой еврейский район, а я
пошел к центру города, держа курс по крестам
церквей и полумесяцам мечетей, у меня был полный
резон вздохнуть с облегчением.
Я бывал здесь прежде и знал дорогу к "церкви у
колодца Богородицы" - собору, построенному над
источником в расселине скалы, в том самом месте,
где 2000 лет назад (или около того) перед нареченной
женой старца Иосифа появился небесный вестник.
Представляя себе огромную толпу, спешащую ко
всенощной, я видел попутчика в каждом прохожем и
проезжем. В храме особенной толпы не было, но был
митрополит и изрядное число духовенства. Уже
тогда я обратил внимание на "всенародное пение"
и неожиданную (для службы такого разряда) "неофициальную"
обстановку. Так, например, в русских церквах
Америки, бывает, из алтаря выходит какой-нибудь
иподиакон и уныло машет рукой, пытаясь
подвигнуть народ к пению вслед за хором или
псаломщиком; здесь же эту задачу то и дело брал на
себя сам митрополит.
Служба шла на двух языках, больше по-арабски, чем
по-гречески. Понимая 10% последнего и 0% первого, я
жалел, что у меня нет с собой английской Постной
Триоди и Праздничной Минеи - удобных изданий, с
которыми не расстаются православные американцы
в русских церквах. И в то же время я испытал на
себе, почему они так ценят русскую службу, не зная
церковнославянского, как я - арабского: "прозревая"
сквозь арабскую речь и узнавая те или иные
элементы службы, как "Господи, воззвах", "Свете
тихий" или тропарь празднику, я мог петь их со
всеми вместе - пускай не словами, а сердцем. О
ектениях же и говорить нечего: к концу вечерни я
смело пел "Господи, помилуй" по-арабски.
После службы я спустился к источнику Богородицы
и немного задержался в церкви, прикладываясь к
иконам. Когда же я вышел на улицу, выяснилось, что
о. Роман, "патер Романос", с которым я
накануне говорил по телефону, уже уехал: его
ждали люди. Теперь мне предстояло самому
устраиваться на ночлег. Внезапно я ощутил себя
глухонемым нищим на паперти греческой церкви
посреди арабского города... Но, как и полагается,
люди помогли : поняли, что мне нужно (по-английски)
и нашли о. Романа (по сотовому телефону; за 2000 лет
все же кое-что изменилось, хоть и немногое и
несущественное). "Патер Романос" по телефону
велел мне "идти в Митрополию и ложиться спать";
я пошел в Митрополию.
До Митрополии от собора метров двести. Это
массивное здание с обширным внутренним двором;
во дворе есть несколько дверей с портиками и
верандами и несколько ворот на улицу. За одной из
дверей меня приветствовал русский послушник бр.
Александр; мы прочитали вечерние молитвы, он
снабдил меня двумя одеялами приличного качества
(стояла такая нежная вечерняя теплынь, что его
забота казалась совершенно лишней - но сколько
раз потом я благодарил за нее Бога!), привел на
веранду с длинной и мягкой кушеткой и пожелал
доброй ночи.
День был окончен (как я думал); где-то в городе
гулкий колокол пробил девять раз. Яркий фонарь
освещал двор; я сел подле него и взялся читать
заметки о недавних археологических открытиях в
Св. Земле (материалы, любезно предоставленные
моими хозяевами в Зихрон-Яакове) и размышлять о
событиях прошедшего дня и о милости Творца,
позволившего им совершиться - не исключая и
замечательную кушетку для ночного отдыха. Как
вдруг появляется женщина благообразного вида и
преклонных лет по имени Мариам и сообщает мне на
очень приличном русском языке (я даже
предположил, что она училась в России, но она
отвергла мою догадку и вообще неодобрительно
отнеслась к попытке уклониться от темы), что
согласно указаниям, полученным ею от владыки
митрополита, мой ночлег на кушетке никак не может
состояться. После чего она незамедлительно
заперла веранду - я только-только успел выхватить
оттуда сумку и заветные одеяла, - погасила фонарь
и растворилась во тьме.
Однако же я не взроптал и даже воспринял
происшедшее как нечто вполне естественное. Ведь
у меня были два одеяла: чего мне беспокоиться? "Кого
убоюся"? Я обошел двор кругом, завернул за угол,
зашел в подворотню, давно вышедшую, как мне
показалось, из употребления, разостлал на
асфальте одр из сложенных вдвое-втрое одеял,
надел куртку (ибо ночной ветерок уже пробирался
за ворот рубашки), и лег, положив голову на
каменную ступеньку. Теперь у меня уже не
оставалось никаких сомнений, что день в самом
деле окончен; в то время как муэдзин (не без
помощи электроники) взывал с минарета к тем, кто
сегодня не праздновал Благовещения, "аз уснух
и спах". Кто помнит 3-й псалом, легко догадается,
что было дальше.
Я проснулся через час от того, что бригада
клепальщиков стала чинить крышу митрополии.
Далее обнаружилось, что клепальщиков нет, а
вместо них некто изо всей силы бьет в ворота в
каких-нибудь пяти метрах от меня, громко призывая
мою знакомую Мириам и еще кого-то, столь же
подходящего по имени к нынешнему празднику (кажется,
Евлогиту). Вскоре у ворот появилась молодая
монахиня и вступила в оживленную дискуссию с
ночным гостем, но, не имея физической силы или
административных полномочий для открытия ворот,
отступила за подкреплениями. Приходилось
смириться с возможностью обнаружения и предания
в строгие руки церковных, а может статься, и
гражданских властей. Беспощадная память
извлекла на поверхность печальную ассоциацию:
"ночлег в подворотне - пятнадцать суток"...
Как бы то ни было, я решил встретить судьбу
обувшись и сидя. И не успел я исполнить своего
намерения, как и в самом деле был обнаружен. Два
человека в рясах (священники здесь не носят
наперсных крестов вне службы, так что и не
поймешь, кто есть кто) сказали мне что-то строгое
по-арабски, но прежде чем я сообразил, что им
отвечать (и на каком языке), они ушли. Затем
появился еще некто и спросил по-русски:
- Ты откуда?
Хороший вопрос... но какое это может иметь
значение?
- Из Зихрон-Яакова.
- Пошли, владыка сказал, чтобы ты спал там.
Он забыл добавить "возьми одр свой", но я и
сам сообразил.
Так, благодаря личному вмешательству владыки
митрополита Назаретского, я был возвращен на
первоначальную кушетку, где и проспал блаженным
сном почти что до шести утра. А только я взялся за
утренние молитвы, как приходит исчезнувший
давеча "патер Романос" и зовет меня в
церковь, которая оказалась тут же, за соседней
дверью. И снова начался праздник Благовещения.
Церковь была маленькая, и народу с утра было
совсем немного. "Домашнее" ощущение, кроме
того, вызывалось иконами, не только русскими, но и
арабскими: наша русская церковь блаж. Ксении в
Метуэне под Бостоном когда-то получила в подарок
от арабской церкви преп. Иоанна Дамаскина целый
иконостас, и теперь я с радостью узнавал знакомые
лица и фигуры. К двум языкам вчерашней соборной
службы добавился третий - славянский, и что
особенно важно, все три языка текли и
перемешивались друг с другом совершенно
свободно и естественно. Стихиры, тропари канонов,
антифоны, прошения ектиний и отклики на них - все
пелось и читалось на перемежающихся языках, и
если даже язык отклика не совпадал с языком
прошения, то никто на это не обращал внимания.
Так мы отслужили утреню и начало литургии,
которая, по греческому обычаю, сливается с
утреней. Саму литургию второй священник совершал
по-арабски; о. Роман тем временем исповедовал
нескольких русских верующих, которые затем
приступили к Св. Дарам. Мелодии и стили службы
перемежались и взаимодействовали так же, как и
языки, причем результат от такого взаимодействия
вовсе не только эмоциональный. Например, сколько
сот или тысяч раз я читал и пел кондак празднику,
"Взбранной Воеводе"? Но только сегодня
обратил внимание, что русский перевод "да
зовем ти" недостаточен: по-гречески "кразо"
- "громко взываю", - ясно слышится в голосе
поющих. К тому же по-гречески подлежащее в
единственном числе, "град твой", а по-русски
во множественном, "мы".
После литургии мы пошли в собор и обнаружили, что
именно сегодня (а не вчера вечером) вершина
праздника Благовещения для большинства
православных арабов. Собор был полон; площадь
перед собором с большим цветным экраном, с
репродукторами, откуда лились голоса служащих и
поющих, - почти полна. Служба - утреня с литургией
и с повторением вчерашней литии - была очень
торжественной, без пропусков и каких бы то ни
было признаков модернизма, но я снова заметил
проявления простоты и тепла со стороны самого
митрополита (не он ли водворил меня давеча на
кушетку?) Римо-католический представитель был
налицо, выделяясь ярко-малиновой шляпой с
помпончиком; но больше ничем он не выделялся,
сидел на своем месте и не порывался принять
участие в службе или вступить с кем-либо в "экуменический
диалог": папа римский, посетивший сии места,
видимо, научил его, как себя вести в гостях.
"Всенародное пение" было сегодня менее
заметным, чем вчера, но тем не менее, скажем,
Великое славословие или "Единородный Сыне",
насколько я могу судить, пели все вместе. На такой
крупной и торжественной службе, в отличие от той,
что была у нас утром в Митрополии, можно заметить
некое "соревнование" между греческим и
арабским языком: духовенство поет и читает в
основном по-гречески, а хор отвечает главным
образом (если не исключительно) по-арабски, и
верующие, сознательно или бессознательно,
поддерживают свой родной язык...
Назад в Зихрон-Яаков я ехал на машине с тремя
русскими жителями этого городка, приехавшими,
как и я в Назарет, на праздник: меня познакомил с
ними о. Роман. По дороге мы, как ни странно (а может
быть, и вовсе не странно) обсуждали все ту же тему
о соотношении внешнего и внутреннего в жизни
души. Кто-то заметил, на мой взгляд, вполне
справедливо, что для русского, недавно
пришедшего (или вернувшегося) в Церковь,
сегодняшнее торжество в Назаретском соборе
могло бы показаться чем-то чужим, а в худшем
случае даже стать поводом к соблазну: толпа, шум,
суета, "формальные обряды", ни слова не
понять... Но для тех, кто имеет хоть какой-то опыт
церковной жизни, кто живет в церкви с давних пор (в
нормальных условиях - с младенчества), кто вырос в
ней, кто пережил в ней свои радости и горести - а
также радости и горести других - и научился
смотреть на них глазами Церкви, то же самое "внешнее"
событие приведет к противоположному "внутреннему"
результату, достигнет глубины сердца, даст ему
радость, даст ему жизнь.
"Православие - нелегкая религия, в него нелегко
войти, оно много требует от верующего с самого
первого дня и до самого конца". Согласен. Но
разве должно быть иначе? Только тяжелым трудом и
тяжелыми испытаниями, только пройдя через
трудности, скорби и печали всякого рода, может
человек испытать и почувствовать: "Иго Мое
благо, и бремя Мое легко".
М. МАРКИШ,
25 марта
(7 апреля) 2000 г.
гор. Зихрон-Яаков,
Св. Земля
Уважаемые читатели!
Вы можете присылать нам свои отзывы о наших публикациях на адрес: radrad@mrezha.ru
| Другие номера | Оглавление номера |Webmaster
Copyright © 2000 Radonezh.
Дизайн: Григорий Малышев
